Пью кофе.
Кстати, нашел пока искал файлик. Писалось,видать, где-то летом. В общем, пусть висит тут, засоряет дневник.
You can be happy
Fight. You can be happy.
Непредсказуемы переплетения судьбы. От каждого из нас тянутся нити, тонкие, едва заметные, с волос, другие плотные и шерстяные, цветные и почти невидимые. Очень неприятно заходя в поезд метро влетать лицом в режущие грани чужих медуз переплетения, словно безумные хиппи повсюду раскидали и расплели свои нитки, а потом смаргиваешь, морок всего лишь, образ, что подглядел в книге или фильме.
И если нити тянутся и скрепляют людей, то почему ты все никак не видишь своих?..
Я не хотел с ними знакомится, это была вынужденная мера, дань вежливости, и невозможность отказать сестре. Меня не интересовали люди, тем более компания ее друзей, что постоянно устраивались на нашей кухне и пили, пели, учились, молчали. Я сходил с ума от одного только присутствия в одной со мной квартире такой мешанины чувств, голосов, запахов, дыханий и этих чертовых нитей… Они не опутывали меня, проходили сквозь, насквозь, тонкие, как иглы, колючие, как шерстяной свитер, прочные, как леска, и волокнистые, что тронь и порвется.
Я знал каждого из них, лиц не знал, а голоса, и обрывки их памяти, как мозаику собирал, кого мельком видел, запоминал цвет волос или жест, их мелодии звонков, и пытался угадать кому принадлежат те кеды, или те тяжелые ботинки с ядрено-зелеными шнурками.
Самое страшное, что они были приветливы, звали с собой, если видели меня в квартире, когда я был вынужден выходить в ванну или на кухню, всегда здоровались, я сам не понимал, что так страшило меня в них. Они были живые, теплые, настоящие, они улыбались, искрились, все это было чуждо. Я ждал подвоха? Нет, не чувствовал нитей, они должны были бы проклюнутся где-то под кожей и протянутся, заполнить собой всю кухню. Звенеть и подрагивать, но нет, их судьбы копошились сами, я не был причастен, пока сестра не привела в дом нового персонажа.
Я уже слышал о нем, впрочем, не много, и именно по причине того, что он пришел я был вытащен из своей комнаты на кухню, где уже было накурено к тому моменту, где пахло сваренным кофе и чьими-то духами. Он вошел тихо, и все, как по команде подняли руки, начиная что-то беззвучно говорить, комично открывая рот и делая руками жесты, и я понял, что он глухой, он слегка улыбнулся и поднял руки в ответном приветствии.
Он вычислил меня сразу, несмотря на то, что я был забит в угол кухни, народа было полно, но он точным взглядом из под зеленой кепки вычислил меня, сестра тронула его за руку и снова начала что-то говорить на рыбьем языке, он кивнул и пробравшись сквозь кого-то протянул мне руку, я пожал ее в ответ. Он пнул кого-то из друзей и сел рядом, практически к моим ногам, опираясь о стену, а я сидел на табуретке, он вынул из нагрудного кармана пачку дорогих на вид сигарет, которые как я в следствии понял, пахнут сладко и пряно, затем вынул блокнот, что написал и протянул мне.
Она так и не сказала тебе мое имя. Меня зовут Деф.
«Очень приятно. Прости, что тебе приходится писать мне, я не знаю твой язык.»
Как красиво ты сейчас назвал язык глухонемых «моим» языком.
Я покраснел, а он беззвучно рассмеялся, это выглядело странно, словно кто-то выключил у телевизора звук. Он потрепал меня по голове, жест был странным, потянулся ко мне каким-то неотвратимым, как волна, набегающая на берег движением. Стоило его пальцам коснуться волос, как где-то между ключицами проклюнулась нить, она медленно ползла из меня и оплеталась вокруг него, это было больнее, чем попадать в чужие, нить была красной, еще полупрозрачной, как вена, не наполненная кровью. Я шумно выдохнул, Деф внимательно наблюдал из-под кепки темно-зелеными глазами, едва заметно скривил губы, словно тоже видел их, эти не наполненные трубочки между нами, хрупкие венки связи.
Весь вечер Деф не отходил от меня, притаскивал кофе и все писал и писал в блокноте, я отвечал, затем блокнот кончился, кто-то подсунул нам тетрадь и мы продолжили. Странное чувство, когда вдруг ты осознаешь некую причастность к чему-то, кому-то, люди обрели лица, вся картинка собралась, все голоса и запахи, музыка и цветные шнурки в кедах, люди перестали вселять в меня тревогу. Я чувствовал нити, тонкие и едва уловимые, но все было в моих руках…
Деф улыбнулся мне, словно читая мысли. Будто видел, как расползается что-то вязко-розовое по нашей нити.
Деф стал все чаще приходить, порой даже один, без всей компании, и все чаще ко мне, не к сестре, а я дрожал в предвкушении момента, когда зайдет в мою комнату, словно в свой дом и выйдет на балкон курить свои пряные сигареты. И запускать с балкона самолетики из листов, на которых я распечатывал рефераты, под окнами уже было кладбище его самолетиков, он ждал меня. Я выходил не сразу, продолжал дальше нанизывать жуков на булавки для своей коллекции. Но выдерживал я недолго, и выходил, залитый светом Деф казался мне миражом, светлые волосы до плеч почти были чуть влажными еще, видимо, пришел только из душа выйдя, глаза закрыл, в уголке рта дымится сигарета, не спит, притворяется. Ждет, когда я подойду ближе, ни черта ведь не слышит, как ему удается меня чувствовать, выбрасывает руку вперед, хватает за ворот и тянет, ткань врезается в шею, Деф выплевывает сигарету и целует в висок и резко отпускает, а я падаю прямо на него, лицом куда-то в его плечо. Слышу, как над ухом щелкает зажигалка, пахнет вишней. Запах долго остается на одежде и волосах.
Деф докуривает и легко отстраняет меня, я пишу в блокноте.
«Почему ты не говоришь вслух?»
Ленто, ты белены объелся? Я же не слышу, что говорю.
«Ты попробуй мне что-нибудь сказать»
Забудь. Это смешно.
«Я не буду смеяться. Ты же мой друг»
Глядит на меня внимательно, потом выдыхает.
- Ленто?
Затем пишет:
Слышно?
«Да… Продолжай. Такой голос у тебя…»
Он смеется. Вслух. Хрипло. Голос низкий, обволакивающий, хоть и чуть с странными интонациями, что не удивительно, он не слышал как звучат слова, родился таким.
Деф говорит, слова, все что видит.
- Балкон, дерево, самолет, небо, сигарета, кепка, жуки, асфальт, фонарь, друг… Ленто. Скажи ты. Как звучит мое имя?
Я улыбаюсь.
- Деф.
Он подается вперед, словно и правда пытается услышать.
На кепку падают капли, мы и не заметили, как потемнело небо, дождь усилился, мы вернулись в комнату, мок блокнот, растекалась серыми лужицами гелевая ручка, не разобрать потом, что мы писали.
Деф учил меня своему языку, говорил на нем я плохо, но он понимал. Мы больше писали друг другу на бумаге, и даже рисовали, Тендре всегда с улыбкой наблюдала нас на прокуренной кухне, строчащих друг другу послания, сидя в каких-нибудь двадцати сантиметрах друг от друга, и ожидая реакции. Но еще больше мы просто гуляли, по городу, по лесу, до которого ехали на поезде, нам хватало присутствия друг друга, не только слова могут выразить чувства. Я не мог словами выразить, что Деф странным образом пробудил во мне. Разделил мир на «нас» и «их», словно и не было «меня», а всегда были «мы», слепились намертво.
Деф уткнулся куда-то мне в сгиб шеи, кепку его держу в руках, она упала с его головы, за окнами мелькают, вызолоченные светом поля и дома, я ловлю чужие нити, но они проходят сквозь меня, не раня. А наша бьется и пульсирует, как настоящая вена.
За несколько станций до конечной наш вагон пустеет и Деф покусывает меня в шею, я смеялся, фыркал, путался в его волосах пальцами.
Добром это не кончится, чем вообще кончится? Он целует меня, то нежно, то до боли и мяса, и всегда молчит, когда мы занимаемся любовью. А мне кажется, что сейчас вылетят стекла, потрескаются стены, и меня к чертям разорвет и он останется в моей крови, вдыхая свой пряный дым сигарет.
Его волосы щекочут мою шею, ноет укушенное плечо, Деф обнимает меня, словно влепить хочет навсегда в себя. Напрочь. Насмерть. Наверно, удивлением для меня не станет, если утром я однажды проснусь его глазом или нижней губой, просто клеткой его тела, дымом, что он выдыхает.
И все же тайной не для кого мы не стали. Слухи расползлись, как рвется ветхая ткань, нас обсуждали, за спиной, за глаза, я рад был, что Деф это не слышит, но чувствовал он это прекрасно, подрагивают нити связи, перетираются и рвутся.
Каждая нитка тянет за собой паутинку других, разных, цветных и невидимых, тонких и плотных, они путаются или разрываются, наша глухо гудела, но не рвалась, пока не рвалась.
Люди вокруг пронзали, как гарпун сквозь нежное тело осьминога, а мы были похожи именно она него, отвратительно склизкие щупальца, которыми мы заползли друг другу в глаза и рот, оплелись вокруг костей ребер, попадая пульсацией щупалец в ритм дыхания, что-то неверное, не правильное, запретное.
В нас не верили, спрашивали, шептались, удивленные, что Деф нашел во мне, или что меня надо спасать от него. И это елозило по нитям, как тупой нож.
Я сонно наматываю на карандаш его прядку волос, он курит, выдыхая дым в серое небо, у меня чуть побаливает язык, теперь в нем колечко, как и у Дефа, когда мы целуемся они звякают об зубы, но пока мы не целуемся, слишком больно.
Я уже около полугода не вижу нитей, не чужих, не своих, компания сестры разбежалась, а мы по-прежнему пускаем самолетики с балкона, он курит, а я сжег свою коллекцию жуков и бабочек, какая радость от этого кладбища насекомых в моей комнате, где теперь живет вполне живой Деф.
У него в ухе мой наушник, другой у меня, он ни черта не слышит. Но наша связь теперь вполне осязаема.
Deaf (англ.) – глухой.
Lento (исп.) – медленный, неторопливый.