Пишет  XMFC fest:

Т08-33
Т08-33 Риптайд | (/) Азазель. «Сумма не изменяется».

URL записи


Исполнение: 1
Слов: 543

- Пауки, - сдавленно шепчет Кестед. - Синие. Двухголовые. Пауки-каннибалы.

Так было не всегда. Сперва он вовсе не говорил. Шоу вытащил Кестеда из-за решетки в Альбукерке, а Эмма доходчиво объяснила, почему их не надо убивать. Азазель не вмешивался, наблюдая, как Кестед корчится на песке. Не прошло и суток - он снова набросился на Шоу. Того это только развлекло.
Шоу нравилось, когда его любили, и заводило, когда его ненавидели.
- С ним так даже в тюрьме не обходились, - сказала Эмма, задумчиво крутя в пальцах бокал на тонкой ножке, третий за последний час.
- Это он так думает? - спросил Азазель без особого интереса. Федеральная тюрьма штата Нью-Мексико была курортом в сравнении с Матросской тишиной, но распространяться об этом он не видел смысла.
- Если подытожить и сформулировать цензурно.
Крики из каюты доносились еще полчаса, а потом стихли и они.

- Убери их! Убери меня! Сделай ты хоть что-нибудь! - хрипит Кестед.

Эмма всегда считала, что мексиканец неадекватен, но Шоу было плевать, а Азазелю и подавно. Мексиканец требовал, чтобы его звали Риптайдом, и временами слетал с катушек. Когда это случалось, Шоу трахал его. Эмма трахала его в мозг. Азазель дал ему под дых и сбросил с Эльбруса, потом, правда, поймал. С тех пор они почти подружились.
Мексиканец любил пижонские костюмы и убивать. Азазель любил оперу и развлекаться. Мексиканец не любил говорить и когда его ставят раком. Азазель не любил зеркала и когда ему наступают на хвост. Можно сказать, они отлично поняли друг друга.

- Твою чертову мать, они сейчас отгрызут мне ноги! - орет Кестед.

Ни на Вилье Гессель, ни потом, на "Каспартине", мексиканец не употреблял. На памяти Азазеля он и надрался-то всего раз, после чего стало понятно, почему обычно мексиканец почти не пьет. К облегчению Азазеля, утром никто ни о чем не спросил.
А воротник у него все равно был высокий.

- Что здесь происходит? - спрашивает Магнето.
Кестед бессвязно матерится и отмахивается от пустоты. Азазель тяжело вздыхает, старательно пряча ухмылку.
- Приступ. У него бывает. Завтра будет в порядке.

В первую ночь после смерти Шоу, Магнето, поговорив с мексиканцем, приказал Азазелю доставить его на родину. Азазель сомневался, что Кестед родился на Гавайях, но спорить не стал. Через три дня он отыскал Кестеда в прокуренном насквозь гостиничном номере, дым был слишком сладким и тяжелым, Кестед нес какую-то чушь про перемену слагаемых и требовал то не бросать его, то оставить в покое. Азазель на несколько секунд оставил его в покое посреди Ниагарского водопада, и это помогло.
Правда, уже на следующий вечер выяснилось, что из Гонолулу Кестед пришел не с пустыми карманами.

- Mash potato, do the alligator, - поет Кестед. - Put your hand on your hips, yeah, let your backbone slip.
Вокруг жаркий воздух, горячий песок и фальшиво воют гитары, вокруг беснуется укуренная, обдолбанная, вгашенная толпа таких же нервных волосатых придурков. Иглу проще не прятать в стоге сена, а засунуть в игольницу. Завтра все действительно будет в порядке, считает Азазель. По меньшей мере, до вечера.
За три последних раза, когда мексиканец спас ему шкуру они после этого будут, пожалуй, в расчете.
- Вспомнил! - улыбается Кестед, хватая его за рукав в тот самый момент, когда Азазель собирается уходить. Глаза у Кестеда совершенно дикие, почерневшие - почти до края радужки. - Сумма не меняется.
Азазель пожимает плечами, а Кестед внезапно целует его, горячо, порывисто, глубоко.

Впрочем, о любви здесь ни слова.